M
metallphilin
НЛО опубликовал
BENEDIKUS APPOLLYON
посвященно моему другу
и учёному Джону Стенбику
С моим приятелем Джоном Стенбиком я познакомился, когда учился в колледже в Денвере. Он был всегда одержим наукой и хотел посвятить жизнь только ей. “Наука”, - как он всегда говорил – “это основополагающая и фундаментальная часть всех наших знаний”. Я был с ним согласен до тех пор, пока все эти знания шли нам на пользу, но когда получилось наоборот, то я лишь злорадно посмеивался над его высказыванием.
А получилось это так, что помимо науки в своей работе Джон в последствии столкнулся с миром недоступного, и как бы он ни старался прибегнуть к научным объяснениям своих гипотез, ничего у него из этого не получалось. Факты были на лицо, а научных доказательств тому не было никаких.
Хотя Джон не был каким-то занудой, но направление в его научной деятельности я не понимал вообще. Он хотел стать энтомологом. Это был довольно странный выбор для городского парня. Наш колледж вообще специализировался на других дисциплинах и лишь один факультет, недавно появившийся в нём, заинтересовал Джона своей новоявленной красотой. Увлечение его этими мерзкими маленькими, ползающими и копошащимися тварями, некоторые из которых даже летают, мне не нравилось совсем. Но Джон, видя моё неблагоприятное расположение к нему в моменты наших с ним разговоров на эти темы, лишь с ещё большим энтузиазмом преподносил мне многочисленные научные вещи, которые несомненно, по его убеждению, шли на пользу человечеству. В те моменты я делал вид, что сдавался под его напором и лишь вполуха слушал его красноречивые рассказы. Но Джон не обращал на это даже внимания. Видимо я был для него самым лучшим другом, а он не собирался во мне разочаровываться.
Шло время и наше обучение в колледже подходило к концу. Близилась последняя дипломная работа и впереди нас ждали летние каникулы. Но так как эти каникулы были у нас уже последними перед выпуском, то мы решили с Джоном, что их нужно провести достойно и незабываемо. Джон, вообще по жизни, слыл человеком очень расчётливым и размеренным и никак не хотел терять свободное время даже в процессе такого отдыха. Тогда в колледже он уговорил своего декана, чтобы тот ему дал вволю в выборе темы для заключительной дипломной работы и, договорившись с ним, взял на себя смелость выполнить первый в своей жизни научный труд. Конечно, меня никогда не интересовали пристрастия Джона к его увлечению энтомологии и я ни когда не вдавался в подробности его интересов в ней, но, как помню, даже меня тогда удивил такой его смелый шаг.
Мы заранее с Джоном обговорили план нашего летнего отдыха, составив небольшую карту маршрута той местности, в которую собирались отправиться. Далеко ехать было не нужно, поскольку за полторы сотни миль к северу по шоссе находились те самые заветные места. Мы планировали остановиться в Шайенне, а потом двинуться дальше на север, проехав ещё миль пятьдесят; именно там на границе нашего штата находились дикие места, которые и были выбраны Джоном для его научных исследований. К тому же в тех местах поблизости текла река Норт-Платт и моё желание порыбачить на ней совпало с его мыслью.
Собравшись по утру у меня перед домом и выкатив из гаража джип моего отца, мы погрузили на него наш экспедиционный багаж и попрощавшись с моими предками отправились в путь. После полудня мы Приехали в Шайенн, заправившись и подкрепившись, сразу же двинулись дальше на север. Нашим конечным маршрутом был небольшой фермерский посёлок, расположенный близ горы Пайс-Пик. В него мы прибыли уже ближе к вечеру, пробираясь к нему сквозь прерию под палящими знойными лучами полуденного солнца. Было очень утомительно двигаться по пыльной и узкой дороге, да ещё без кондиционера в салоне и мы, прикрыв все окна сидели и парились словно раки, однако не глотая горячую пыль, что стелилась за нами длинным шлейфом. Проезжая по этой дороге, я обратил внимание на красивые места, что находились по правую сторону от нас и приметив их, сказал об этом Джону.
Посёлок нас встретил полным отсутствием подходящего для съёма жилья и мы, лишь немного отдохнув после длинной дороги в местном баре, нашли себе пару подружек - молоденьких официанток, для которых была честь уделить нам немного своего монотонного времени. Других достойных кавалеров, с их слов, здесь просто не было. В том баре мы с Джоном просидели до вечера, всячески напрягая наших новых приятельниц просьбами о сносном ночлеге. Напоив нас слегка алкоголем, они пообещали, что позаботятся об этом, но лишь по утру, поскольку единственная хозяйка небольшого особняка прибудет в посёлок к тому самому времени. Нам ничего не оставалось, как провести ночь на улице. Погода стояла отличная и вечерний воздух остыл лишь незначительно; в соответствии с безумным предложением Джона провести предстоящую ночь на природе. Его мысль меня заинтересовала, подружки наши не были против, а я намекнул в свою очередь, что видел неплохое место для этого, когда мы ехали днём в посёлок. К тому же по утру мы все собирались вернуться обратно и снять на время, не без помощи наших помощниц, долгожданное жильё.
В тот вечер мы ещё немного выпили с Джоном, и захватив с собой наших новых подружек, с которыми познакомились днём в баре, поехали все вместе на наш экзотический привал, возле подножья Пайс-Пик. Хотя ничего экзотического вокруг нас не было, если не считать самой природы, и мы как закоренелые горожане просто воспринимали эти дикие места вместо экзотики. Хорошо, что днём я заранее приметил место для теперь уже намеченного ночлега, когда мы ехали с Джоном в посёлок по узкой дороге, потому что ближе к ночи эти места стали для нас почти неузнаваемы. Мы опять долго тряслись в салоне моего джипа, когда удалялись от посёлка и в свете фар мне иногда казалось, что мы едем уже не по дороге. Короче говоря, мы заблудились. Думая, что наши местные спутницы, которые хорошо ориентировались в этих краях, нам помогут, мы просто им поверили и подумали тогда, что нашли наше заветное место и расположились на ночь.
Слегка разгорячённые алкоголем и немного уставшие за день, мы с Джоном, как и подобает мужчинам, установили две палатки и развели костёр, надеясь после этого немного отдохнуть. В процессе этих приготовлений я был почти уверен в нашей ошибке, что мы остановились не в том месте и несколько раз намекал об этом Джону, но он тогда не придал этому никакого значения и я не стал ему больше надоедать. Видимо чистый предгорный воздух настолько опьянил его учёную голову, что вся исследовательская охота у него просто пропала и он переключил своё внимание на наших подружек. Собирая вокруг хворост и прочую растительность, годную для костра, я немного удалился от нашего привала и в этой тишине мне на ум тогда пришло очень странное соображение. Обычно в этих местах в тёмное время суток слышно стрекотание кузнечиков или же хотя бы звуки жизнедеятельности иных лесных обитателей. А здесь была просто тишина. Я так подумал про это, потому что сталкивался с этим и раньше, когда выезжал со своими родителями за город; эти звуки тогда для меня стали вполне привычными и вот только теперь их отсутствие резало мне слух.
Уже возвратившись к разгоравшемуся костру, я заметил, что наши подружки охотно согласились нам помочь тоже и, приготовив из наших припасов довольно лёгкий ужин часам к десяти вечера мы все собрались у огня. В загадочной ночной тишине у костра мы вчетвером сидели некоторое время, пока наконец наши спутницы не оживились и не попросили нас рассказать им о нашей городской жизни и учёбе. Джон конечно был на высоте. Из его уст лился неиссякаемый поток всяческих историй на разные темы и добавленный ко всему этому алкоголь расслабил его и наших подружек до негромкого смеха. В тот вечер я выпил значительно меньше Джона, поскольку был водителем нашей пополнившейся экспедиции и глядел на весёлую компанию не очень дружелюбно. Они, конечно, обо мне тоже не забывали и предлагали в моменты между рассказами Джона горячительный напиток. Я не отказывался, но контролировал себя до полуночи. Потом я переключился на еду.
Уже за полночь наши разговоры стали стихать и мы решили идти подремать в палатки. Но перед тем как уходить от костра Джон рассказал ещё одну ученическую байку и сквозь наш общий, но негромкий смех в этой странной тихой местности прогремели два выстрела. Мы все разом вздрогнули и посмотрели друг на друга. Хотя два резких звука, как потом мы поняли, походили скорее всего на два громких хлопка, но очень близкие и похожие на выстрелы из ружья. Некоторое время нами овладел подсознательный испуг, после которого мы враз все стихли и, глядя друг на друга, напряжённо вслушивались в неестественную тишину летней ночи. Ударивший в голову алкоголь в момент испарился. В таком состоянии мы просидели где-то около четверти часа, после чего я предложил план действий. Но его не одобрили, в момент напугавшиеся наши спутницы, и моё предложение идти на разведку по неизвестной местности и выяснить источник звука было отклонено. Ничего более не предпринимая мы только замолчали и ещё ближе прижались друг к другу. Потом, немного оттаяв от гробовой тишины, возобновили прерванный этими звуками разговор.
Через некоторое время, сквозь нашу уже негромкую речь, мы услышали треск ломавшегося кустарника и откровенную мужскую брань. Вскочив со своих мест мы пристально стали вглядываться в темноту туда, откуда всё это слышалось. Я схватил рядом лежащий топор. Но наши страхи в момент прошли, когда из темноты ночи на свет костра выплыл уже не молодой коренастый мужчина лет сорока пяти. Ничего особенного в его виде не было, кроме его немного грязной одежды и сопутствующих его дороге матерных слов. Такому визиту мы удивились, а он, очень дружелюбно настроенный после обнаружения ночного привала, охотно пристроился к нашей компании.
После этого мы в конец все расслабились и напугавшие нас недавно страхи утекли сами собой. Мужчина этот, как выяснилось из нашего с ним разговора, был здешним фермером Бенедиктом Такером, который постоянно ругался с местными властями по поводу раздела его земельных угодий. От него недавно ушла жена и он теперь кое-как сводил концы с концами. Его заглохший недалеко на дороге старый грузовичок частенько доставал своими ремонтами, чьи победоносные выстрелы в ночи мы и услышали недавно. После этого мы нетактично рассмеялись, когда мистер Бенедикт с жаром рассказал нам о своём только что случившимся несчастии, преподнеся его в довольно комедийной форме. Затем он попросил нас пристроить его на ночлег у костра, пообещав нам в замен кучу всяких местных россказней, которыми он был набит как бочонок. Такому раскладу вещей мы все обрадовались, а я даже предложил переночевать ему в салоне моего джипа.
Уже к двум часа ночи меня начал морить сон, а обещанных, как предполагал, завораживающих мой слух историй из уст накормленного мистера Бенедикта, я так и не услышал. Махнув на всё это рукой, я побрёл в палатку и повалился посередине. Ненадолго отключившись, я проснулся от тревожного сна и сквозь брезентовую стенку палатки видел блики от не гаснувшего всю ночь костра, и силуэты двух людей – Джона и мистера Бенедикта, которые сидели, глядя на пламя и о чём-то заинтересованно разговаривали между собой. Я не мог разобрать их речи, хотел им сказать, чтобы они тоже шли спать, но только высунувшись немного из палатки наружу, увидел лицо Джона в бликах пламени костра, как понял, что говорить ему об этом уже совершенно бесполезно. Не знаю, чем он мог заинтересовать местного фермера, но тот, похоже, и сам не хотел спать.
Уснул я только к утру. Наши подружки проспали всю ночь в соседней палатке, уйдя от костра чуть позже меня. А на утро мне пришлось всех будить. Джона я нашёл в салоне моего джипа, вместе с пристроившимся в багажном отсеке мистером Бенедиктом. Растолкав всю компанию в утренней холодной свежести всей этой экзотичности, я принялся собираться к поездке обратно в посёлок. Тяжеловатые на подъём Джон и наши спутницы долго приходили в себя, чувствуя кинутыми друг другом. Тогда только я бегал и всех подбадривал шутливыми и язвительными речами.
Мистер Бенедикт между делом стал клеиться ко мне с предложением отбуксировать его чёртовый грузовик в посёлок за незначительную плату и я, посмотрев на его грязный и жалкий вид по утру уступил ему в этом. Бедолаге здорово повезло, что в эту ночь он нашёл пристанище у нашего костра, поскольку по утру я даже не представлял как бы он добирался до посёлка на своём грузовике. Хотя за ночь дойти по дороге до дому, наверное, он всё-таки смог бы.
Собравшись и зацепив на буксир поломанный пикап мистера Бенедикта, вся наша компания часам к девяти утра отправилась обратно в посёлок. Мы опять тряслись в салоне моего джипа, но утренняя свежесть ещё не нагретой палящим солнцем прерии компенсировала наши с Джоном предыдущие на кануне неудобства.
Как и было обещано нашими подружками, они устроили нам жильё по прибытии в посёлок, договорившись об этом с приехавшей только что хозяйкой небольшого особняка. Ждать нам долго не пришлось и когда милые мордашки наших спутниц появились в распахнутом окне второго этажа, мы с Джоном поняли, что пришёл конец нашим жилищным проблемам. Заплатив на месяц вперёд за такую услугу хозяйке особняка, мы устроились на втором этаже этого деревянного строения, окна которого позволяли любоваться прекрасным видом горы Пайс-Пик. Но после всего этого время для меня не потекло своим привычным чередом. Сразу же, расположившись в просторной комнате, Джон стал каким-то озабоченным; я заметил, что в его научной голове зрел какой-то план. И только к вечеру за столом, когда мы ужинали на первом этаже, он мне поведал о нём, оставшись со мной наедине.
Его план был крайне дерзок и мне сразу же не понравился. Я тогда подумал, что Джон просто сошёл с ума. От него я узнал, сидя за столом, о чём именно вчера ночью они так таинственно беседовали у костра с этим мистером Бенедиктом. Оказалось, что старый фермер действительно поведал той ночью Джону одну интересную историю про эти места, отчего и вызвал небывалый интерес у последнего. Эту историю вкратце услышал и я. А началась она с 1852 года, когда войска генерала Кастора подло напали на временное поселение индейцев, которые следовали в новую резервацию в Палмер-Крик. В том племени не оказалось воинов-псов, поскольку они ушли в более глухие места и не могли защитить своих стариков, женщин и детей. Именно такой контингент племени и расположился тогда на ночлег в том месте, где поблизости мы всей компанией остановились прошлой ночью. И вот, под самое утро гвардия генерала Кастора самым гнусным образом напала на это временное поселение, что остановилось там на ночную стоянку. Индейцы все были полностью истреблены. Уже за тем, когда про эту трагедию узнали воины-псы, они ничего не смогли с этим поделать, и отчаявшись, призвали к себе своего индейского шамана и тот проклял бледнолицых в том месте, запечатав страшные чары для тех, кто осмелиться вступить на ту территорию. Шло время и угроза индейского шамана действительно имело своё место в истории. Весной 1874 года здесь неподалёку расположилось небольшое поселение старателей, которые, словно черви стали бурить золотоносную жилу возле проклятого места, у подножья горы Пайс-Пик. Через несколько недель, после обоснования копошащимися старателями небольшой местности у лесного ручья их нашли всех мёртвыми с странными симптомами, вызвавших их смерть.
На этом месте Джон немного замолк и его речь перешла почти в шёпот. Далее он поведал о том, что тела тех несчастных старателей, которых затем доставили в Шайенн и далее в Денвер просто распались по дороге так и не достигнув репарационного стола. А потом началась странная эпидемия в этих местах, очень похожая на чуму, после чего пал и весь скот на расположенных вблизи пастбищах. Некоторые трупы выглядели просто устрашающе на вид – они разваливались на части и все были изъедены изнутри. Врачи тогда ничего не смогли предпринять и на всей этой территории был введён карантин, а того, кто на ней появлялся – просто расстреливали солдаты. Только к началу следующей зимы всё постепенно улеглось и люди начали потихоньку возвращаться в брошенные места.
Я заворожено посмотрел на Джона, когда он окончил свой рассказ. Я видел как его глаза заблестели. Джон напал на золотоносную жилу, да ещё и отхватил в добавок целое научное исследование. Это было для него просто мечтой. Ни о какой рыбалке на Норт-Платт не могло быть и речи. Я немного помрачнел, когда подумал, что нам предстоит впереди. Джон совсем сбрендил – он собирался копаться во всё этом. Хотя с другой стороны найти золотишко для меня тоже было неплохой идеей. На том мы и порешили, что если что-то и раскопаем, то поделим это пополам, а если ничего не найдём, то отправимся дальше по намеченному нами ранее маршруту на Норт-Платт.
К раннему утру следующего дня мы были уже наготове. Наша хозяйка даже удивилась этому. Приехав на место того недавнего ночлега, мы кое-как нашли его только по выжженной земле от костра. Спустившись немного в редкий лес – небольшую низину перед подножьем самой горы, мы обнаружили там то самое место, о котором поведал Джону накануне ночью мистер Бенедикт. Это была довольно большая поляна, возвышавшаяся на небольшом плоскогорье, поросшая со всех сторон лесом, внизу которого, по обе стороны, тёк ручей, бравший своё начало, вероятно, с вершины горы. Русло его было пересохшим и только носило следы некогда тёкшего здесь бурного и мощного водяного потока.
Джон сразу же принялся за работу, давая мне постоянные указания. Моя лопата зазвенели о каменистую нетронутую землю. Мы так ничего и не нашли. Утомившись к обеду и немного перекусив, мы продолжили наши поиски – Джон изучал небольшой холм рядом, а я старался сделать вид, что исследую дно ручья. Всё это мне стало надоедать. У Джона были захвачены с собой некоторые исследовательские инструменты, а у меня была только одна лопата и я совсем не знал как в прошлом веке примитивными способами старатели могли найти золото в этом месте. Тогда я просто развёл костёр и принялся уплетать остатки еды, когда вдруг услышал восторженный возглас Джона. Он, как выяснилось, вовсе и не искал того, что соответствовало его профилю энтомолога, а у меня за спиной, скрывшись за небольшим холмом просто как крот раскопал его автомобильной лопатой. Когда я подбежал на его возглас, то ужаснулся представившемуся моему взору зрелищу, а Джон вместо отвращения потирал руки, восторженно говоря, что он наткнулся на индейское захоронение. От увиденной мной там картины шёл, мягко сказать, зловонный запах; на меня смотрел череп и несколько рёбер некогда принадлежавших человеку.
Делать было нечего и я опять уступил Джону, заинтересовавшись всем этим безобразием. Мы выполнили достаточно мерзкую экзекуцию по раскопке нескольких тел, в процессе которой я неоднократно язвил Джону о его новой научной принадлежности. Но он меня не слушал, только принялся более углублённо изучать остатки эксгумированных нами тел. К четырём часам дня возле того холма лежало уже около десятка человеческих скелетов, аккуратно разложенных вокруг их братской могилы. Да, этот холм, скорее всего, являлся кладбищем для тех несчастных индейцев, которых подло убили той страшной и далёкой ночью перед самым рассветом солдаты генерала Кастора. При раскопке я заметил, что верх холма был покрыт толстым слоем дёрна под которым находился не менее толстый слой красной глины, какой было здесь, вероятно, в изобилии. Джон всё это время копался в старых костях, иногда взбираясь на холм продолжал рыться в нём дальше и всё глубже. Когда уже начало темнеть, я решительно намекнул ему, что не собираюсь ночевать в этом нечестивом месте и почти за шиворот тогда оттащил его к машине. Джон покорился мне, в нём проснулось благоразумие, но тут же заявил о том, что непременно сюда вернётся даже если ему придётся топать пешком. Уже возвращаясь под вечер в посёлок, я видел его довольную физиономию и небольшой специальный герметичный термос, который он закинул мне в багажник джипа с взятыми с могильной почвы образцами, да пару завёрнутых в брезент индейских костей.
Никакого золота мы так и не нашли. Моему разочарованию не было предела. Никакого толка от раскопанной могилы не было тем более и она в вечерних сумерках, когда мы поднялись с этого плоскогорья, выглядела довольно зловеще; словно два некрофила мы повеселились в ней, разбросав вокруг неё чернеющие куски земли.
В посёлок вернулись мы только вечером, уставшие, грязные и голодные, мы сразу же приняли душ и переодевшись в чистое, занялись каждый своим делом. Я косился на Джона весь оставшийся вечер, читая у себя на кровати комиксы, а он, как и подобает учёному копался с тем, что только что привёз с собой с индейского кладбища. Уже ближе к ночи я скомандовал ему, чтобы он прекратил эту возню со своими приборами, которые в большом количестве появились на нашем столе перед окном. Джон пообещал вести себя тихо и уткнувшись в дорогой микроскоп, только скрипел по стеклянной подставке острым скальпелем. Ругаться дальше с моим другом я не хотел и отвернувшись к стенке вскоре заснул.
Сквозь сон я слышал, как около трёх утра Джон куда то вышел; я повернулся к столу и увидел в большом беспорядке предметы на его столе. Однако стол был чист, ничего из того, что он притащил с наших раскопок я на столе не обнаружил. Здорово этому обрадовавшись, я продолжил свой сон, но не надолго. Проснулся я вновь от того, что кто-то сильно тряс меня за плечо. Это был Джон. Его лицо было сильно взволновано. Ничего не понимая, я сквозь сон начал ворчать на его действия, но он быстро сумел растолкать меня, яростно жестикулируя у меня перед глазами, пытаясь мне что-то рассказать.
Дальше пошло всё по быстро написанному сценарию Джона. Мы быстренько выбежали на улицу; я едва успел одеться, прыгнули в джип и понеслись через посёлок к ферме мистера Бенедикта. Расстояние до его дома было небольшим, поскольку Джон уже договорился с фермером до меня несколько часов назад и тот уже ждал нашего приезда у себя в гараже. Там мы закинули в багажник джипа четыре канистры с бензином, лопаты, вёдра и грабли и со всем этим хозяйством помчались сквозь ночь к тому чёртовому месту у подножья горы Пайс-Пик. Джон скупил весь бензин у бедолаги Бенедикта, заплатив ему за это почти в двое большую сумму, но самого фермера, похоже, тащить ночью через прерию было не нужно, судя по его разгорячённому лицу и куче бранных слов в наш адрес. Казалось, что мистер Бенедикт сам был готов вот-вот выпрыгнуть из кабины автомобиля и скакать как мустанг, показывая нам туда дорогу. Я так ничего и не смог тогда зачем мы это делали.
Менее, чем за полчаса, мы добрались до нашего злополучного места. Тут только мистер Бенедикт успокоился и принялся за намеченное дело. Мы снова спустились все дружно, с привезённой нами поклажей, в ту низину и перебрались через ручей на небольшое плоскогорье, где днём раскопали это чёртовое индейское кладбище. Джон и мистер Бенедикт дружно начали руководить моими действиями, совершенно игнорируя мои настойчивые вопросы по поводу всего происходящего. Схватил лопаты, мы поспешно стали закидывать назад кости, землю и глину обратно в эту зияющую чернотой братскую могилу, пока наконец не закончили эту важную для всех работу. Потом, по периметру разлили, пару канистр бензина, тщательно разбрызгивая его, накидали на холм тряпок и ветоши, захваченных в гараже мистера Бенедикта и в добавок ко всему этому нарубили несколько старых деревьев, покидав их в эпицентр предстоящего пожарища. Потом всё это мы зажгли. Вспыхнул огонь, пламя которого резко устремилось в высь на несколько десятков ярдов, обдало нас жаром и мы как заворожённые стояли и смотрели на этот фейерверк несколько часов подряд, пока, наконец, пламя не стало утихать. Потом припав к протекающему с обоих сторон ручью яростно бегали и выливали из него воду вёдрами на сотворённое только что пепелище. Залив таким образом весь огонь, мы все втроём граблями затёрли следы нашего преступления, а затем вылили опять на горячую землю оставшийся в двух канистрах бензин и подожгли его снова. Это было крайне опасное мероприятие, поскольку с канистрой в руке бегать по ещё неостывшим головёшкам меня совсем не забавляло.
Уже расцвело когда мы, чуть не падая от усталости ночной непредвиденной работы, уже карабкались по склону лесной низины через ручей подальше от этого индейского плоскогорья. Перед посадкой в джип Джон всех проинструктировал для дальнейших действий, которые он считал просто необходимо выполнить, чтобы сохранить самим себе жизнь. Я не знал, что это дело зашло так далеко и вытирая тщательно лицо, руки и шею оставшимся бензином смотрел недоумённо на своих сумасшедших спутников, которые проделывали тоже самое.
А всё оказалось гораздо страшнее, чем я тогда предполагал. На обратной дороге Джон поведал нам обо всём. Мистер же Бенедикт сам уже знал половину из всего рассказа Джона, лишь иногда одобрительно поддакивая ему и больше не ругался в наш адрес. Раскопав старое и проклятое индейское кладбище мы распечатали вновь то самое страшное проклятие индейского шамана, которое он наслал более ста лет назад. Джон совсем не хотел соглашаться с тем фактом, что оно имело лишь сверхъестественную основу, и взяв пробы грунта того места, а также несколько индейских костей из братской могилы, он вполне научно доказал это сам себе и нам. Это проклятие имело природно-биологическое объяснение и он как будущий энтомолог прекрасно в этом разобрался. Мы не могли тогда заразиться или стать потенциальными жертвами этой напасти, поскольку Джон всё успел рассчитать и предусмотреть.
Пробы того грунта, захороненные с недавно умершими индейцами тогда по прибытии шамана были им действительно отравлены, точнее заражены неким микроорганизмом, который затем попав в благоприятную среду начал разрастаться и плодиться, вырастая из первоначальных размеров до настоящего уровня мерзких всепожирающих тварей. Тела мёртвых индейцев даже ещё не остывшие от недавно покинутой их жизни и стали той самой благоприятной средой обитания для этих неизвестных науке существ, которые стали просто плодиться и пожирать их живую плоть, не брезгую даже её костями. Эти твари были не такими уж и большими – чуть меньше обыкновенного домашнего клопа – тёмно коричневого цвета. Они были обыкновенными насекомыми, только среда их обитания относилась, по большей части, к внутренностям живого тела. Это как раз и была специфика будущих интересов Джона, только немного отклонялась в сторону. Затем, когда эти твари адаптировались к своей новой среде обитания, они вместе с трупами мёртвых индейцев были засыпаны слоем глины, который затем был преобразован руками помощников шамана, вероятно, воинами-псами, из близ протекающего ручья в некую герметичную сферу-саркофаг. Доступ воздуха к трупам прекратился и процесс гниения тканей резко затормозился, сохраняя таким образом как в инкубаторе начавшиеся плодиться микроорганизмы. Они без достаточного количества кислорода впали в некую форму спячки и прожили в таком состоянии больше сотни лет. Вот почему, когда мы раскопали индейскую могилу, то я почувствовал резкий трупный запах – тела не разложились естественным путём, а просто истлели за сотню лет под таким колпаком. Но через несколько лет те старатели, не знавшие этих вещей, что пришли в эти места и стали бурить эту почву как раз и наткнулись на подобное жуткое кладбище, вероятно, раскопав его. Твари в момент пробудились и принялись за активную жизнедеятельность. Вот в таком состоянии и были обнаружены тела несчастных золотоискателей, которые нашли вместо золота лишь свою смерть. Они были просто съедены изнутри, а их тела не могли доставить для исследования лишь потому, что в них отсутствовали даже кости. Короче говоря, от тел осталась всего лишь одна оболочка да одежда, которая была на них одета.
Первоначальный микроорганизм, из которого затем вырастали эти насекомые, имел необъяснимую первозданную природу и Джону, в отсутствии необходимых на то средств, абсолютно не удалось выяснить её. Но скорее всего, он блестяще догадался, что сам по себе микроорганизм не страшен, лишь до того как он начинал свою активную жизнедеятельность. Попадая на тело, живое или не живое, в виде спор приблизительно через сутки, он начинал его отравлять, поражая его через кожный покров и в виде язв – ослабленных зон, легко затем доступных для проникновения микроорганизма внутрь самого тела. И там он по немыслимым законам приносил чудовищное потомство в виде, вырастающих прямо в живых тканях конечного продукта – мерзких всепожирающих тварях. Насекомые затем жили своей независимой жизнью, питаясь своим домом, но несли в себе и своего родителя, давшего им жизнь. Таким образом они размножались. Уничтожив, на сколько возможно всё вокруг себя, насекомые покидали оставшуюся оболочку и устремлялись на свободу. Они также легко могли проникнуть в тело человека и обыкновенным путём – просто напасть на него спящего или бодрствующего через дыхательные пути и сквозь кожу, имея в своём арсенале сильнейший пищеварительный фермент-катализатор.
Только позже я узнал из записей исследований самого Джона, сделанных им уже в Денвере, что кроме этого твари обладали ещё некоторой особенностью. В процессе их жизнедеятельности в них вырабатывался некий химический состав, который повсюду выбрасывался вокруг них, но в виде иных спор, когда они двигались, питались или перемещались. Такой вид выделения не носил характер дальнейшего размножения и вызывал лишь страшную язвенную болезнь на теле, проникая в кровь. Именно по этой причине даже скот и другие люди, которые находились за несколько миль от этого ужасного места могли быть поражены загадочной болезнью этих тварей, споры которых прекрасно перемещались по ветру. И болезнь эта имела симптомы схожие с чумой – те же кровавые незаживающие язвы, но которые приводили лишь к смерти человека и скот.
Однако твари, как выяснил затем Джон, совсем не умели плавать, они тонули, заражая вокруг себя воду; концентрация их яда в воде была значительно меньшей и быстро поглощалась самой природой. Насекомые также не могли жить в одном растительном мире – в нём им было совершенно нечем питаться, поэтому они быстро гибли. Период их инкубации, как выяснил этой ночью Джон, составлял не более сорока восьми часов – это было легко вычислить, так как уже на столе в усадьбе под микроскопом Джона микроорганизм начал проявлять незначительные симптомы жизнедеятельности. Джон вовремя от него избавился, спалив в пламени спиртовки.
А избавиться от всей этой заразы, если она попадала на тело, можно было лишь обмыв себя чистой водой, хотя это тоже не гарантировало того, что она не проникнет в тело через дыхательные пути. Но мы остались живы и сидели в доме даже не выходя на улицу. Мы боялись, что смерть бродила уже возле нас. Джон тогда добавил ко всему ранее сказанному, что эти гнусные твари не способны прожить без необходимой им пищи более суток; без неё они просто гибли и не представляли особой опасности, однако они являлись гермафродитами и предчувствую свою смерть производили потомство в виде первородных спор, из имеющихся внутренних запасов, поэтому их популяция иногда увеличивалась в неограниченном количестве, если споры удачно попадали на благоприятную среду для размножения.
Выждав пару дней напряжённого затишья мы быстро покинули гостеприимную усадьбу и посёлок, направляясь дальше на север по старому маршруту. Джон и я были подавлены после всех этих происшествий, даже спустя несколько дней никакая рыбалка на реке Норт-Платт не смогла приподнять нашего с ним настроения. Хотя Джон пытался следовать своему собственному плану и занялся выбранным своим научным проектом. На берегу реки мы провели около трёх дней, купаясь по несколько раз в вечернее время на мелководье. Дни и ночи стояли довольно жаркими и прохлада речной воды нас значительно успокаивала. Потом мы вернулись несколько иным путём обратно в Денвер, так и не навестив нашего нового знакомого мистера Бенедикта Такера. Уже затем из одной местной газеты мы узнали о страшной трагедии в тех местах, где были недавно. Газета объясняла это явление просто как странные смерти нескольких отдыхающих туристов, которых нашли мёртвыми на их стоянке, поражённых каким-то неизвестным вирусом, спустя несколько дней после их ухода в лес, выше по течению реки Норт-Платт. В том месте нашли также и много дохлой рыбы. Именно там, как мне сейчас вспоминается, лесной ручей с Пайс-Пик впадал в одну из притоков этой реки. Вероятно, что часть заразы, раскопанной нами, всё же просочилась в воду и распространив свой яд, дала о себе знать, но не дальше, чем сама река набирает силу.
Самого же Бенедикта Такера нашли у себя дома в более жутком состоянии, чем тех несчастных туристов, спустя четыре дня после его смерти. От его тела совсем ничего не осталось и местные власти интерпретировали подобное его состояние не иначе как нашествие термитов на запах уже разлагающегося трупа. Это звучало вполне убедительно – старый Такер умер от сердечной недостаточности. А нет тела – нет и заключения о его смерти. Последствий того, что принесённая эпидемия мистером Бенедиктом в тот посёлок распространилась бы и далее не было, поскольку в тот день в тех местах шёл сильный и продолжительный сезонный дождь, который и не дал разбежаться по округе тем тварям, поразив своим вирусом лишь скот бедного фермера.
В Денвере Джон закончил свой выбранный научный труд, едва не завалив последнюю дипломную работу. Я тогда заметил, что у него почти не было свободного времени. Он был всегда чем то занят и мы стали редко видеться. Потом я узнал о том, что он в тайне от меня договорился с одной учебной лабораторией, в которой просиживал целые дня, невесть чем в ней занимаясь. Меня он туда не приглашал. Только когда я узнал от его родителей, что он тяжело заболел, то догадался в чём была причина его страшной болезни, но никому об этом ничего не сказал. Никто бы ему всё равно тогда уже не смог помочь. Джона в тот день быстро перевезли в специальную инфекционную клинику в Феникс, после чего доступ к нему даже его родителям был полностью закрыт. Живым больше я его так и не видел. Не приходя в сознание Джон умер той же ночью, не дожив несколько часов до рассвета. Специалисты клиники, чтобы не вызывать подозрений общественности, скрыв тайну болезни от его родителей, сразу же после смерти кремировали его тело, убедительно настаивая на том, что это была необычная форма опасного вирусного заражения. Всё покрылось тайной высокопоставленных чиновников, берущей своё начало на небольшом плоскогорье, возле ручья, у горы Пайс-Пик.
Джон, несмотря на все пережитые нами события, в те дни всё же умудрился утащить пробы с могильной почвы в герметичном термосе и благополучно привёз их в Денвер. И в этой маленькой учебной лаборатории он стал изучать далее неизвестный науке космический микроорганизм. Какая жажда к знанием его подтолкнула к этому дерзкому подвигу я не знаю. Знаю лишь, что он немного продвинулся в своих исследованиях и назвал эту заразу по латыни, в честь покойного мистера Такера открывшего её Джону той ночью у костра. И эта зараза была названа им как Бенедикус Апполлион – погубитель Бенедикта. Все следы в снятой молодым исследователем лаборатории были уничтожены им самим, вероятно в предчувствии поразившей его болезни.
Конечно надо отдать должное моему другу в том, что наука стала чуть ли не благородной целью его жизни, но так ни к чему и не привела. В записях Джона, которые я потом обнаружил в его лаборатории, сумел прочесть лишь немногое из того, что, вероятно, узнал он сам. Джон только не смог объяснить каким образом эти твари очутились у нас на земле, попав в те места в виде примитивных клеточных организмов, принесённых индейским шаманом невесть откуда. Джон также не смог понять весь тот сложнейший механизм биологических преобразований, глубокого многолетнего сна и состава страшного яда тех тварей, отнеся в отчаянии их происхождение к внеземному. Сам Джон всё таки не уберёг себя и заразившись от их жизнедеятельности – выкинутыми спорами – сам очутился в длинном списке бледнолицых жертв.
Я пришёл на его похороны. Там собралась вся его семья, я же стоял немного в стороне, вспоминая последние проведённые с Джоном дни. Когда священник дочитал молитву и гроб с телом моего друга опустили в землю, я мысленно попрощался с ним, подумав про себя как- то глупо: хорошо, что тело всё таки кремировали, а не положили в гроб в его естественном виде на другом кладбище, поскольку как знать… может Джон являлся бы именно тем маленьким временным инкубатором, в мёртвом теле которого стали бы кормиться и расти те ужасные космические твари, занесённые на нашу планету много веков назад неизвестно кем и обнаруженные в своём первозданном виде индейским шаманом. И в один прекрасный день они бы вырвались наружу, сквозь щели крышки этого гроба и неплотно насыпанной сверху кучу земли, попадая на всё живое, заражая спорами, пожирая изнутри первых же попавшихся им людей на своём пути и распространяя вокруг себя ужасную болезнь, от которой пока ещё не найдено лекарство. Это бы превратилось в считанные дни в масштабную эпидемию, в то самое проклятие, которое было запечатано на погибель белому человеку и его потомкам мстительным индейским шаманом, в назидании того позора, что произошёл более ста лет назад возле подножья горы Пайс-Пик в штате Колорадо. Единственным свидетелем всей этой ужасной истории был я, зная о ней больше других, я постараюсь, чтобы её космические нити никогда не попали в руки алчных людей, желающих погубить себе подобных. Ведь никто не может гарантировать того, что нашу с Джоном ошибку не повторят другие. И я заметил также и то, что у лесного ручья, на том проклятом плоскогорье были и другие холмы, менее заметные в своих размерах, а может быть и скрытые до поры, до времени, чтобы в назначенный час, когда снег начнёт таять и бурными потоками потечёт с вершины горы, раскрыться своими губительными внутренностями и уничтожить всё живое вокруг себя. Теперь я знаю всё это, знаю то, что это великое зло, названное моим ныне покойным другом Джоном Стенбиком, именуется как Бенедикус Апполлион.
Aliene de Gyrate Rebellious, 6 марта, 2000 г. [email protected]
посвященно моему другу
и учёному Джону Стенбику
С моим приятелем Джоном Стенбиком я познакомился, когда учился в колледже в Денвере. Он был всегда одержим наукой и хотел посвятить жизнь только ей. “Наука”, - как он всегда говорил – “это основополагающая и фундаментальная часть всех наших знаний”. Я был с ним согласен до тех пор, пока все эти знания шли нам на пользу, но когда получилось наоборот, то я лишь злорадно посмеивался над его высказыванием.
А получилось это так, что помимо науки в своей работе Джон в последствии столкнулся с миром недоступного, и как бы он ни старался прибегнуть к научным объяснениям своих гипотез, ничего у него из этого не получалось. Факты были на лицо, а научных доказательств тому не было никаких.
Хотя Джон не был каким-то занудой, но направление в его научной деятельности я не понимал вообще. Он хотел стать энтомологом. Это был довольно странный выбор для городского парня. Наш колледж вообще специализировался на других дисциплинах и лишь один факультет, недавно появившийся в нём, заинтересовал Джона своей новоявленной красотой. Увлечение его этими мерзкими маленькими, ползающими и копошащимися тварями, некоторые из которых даже летают, мне не нравилось совсем. Но Джон, видя моё неблагоприятное расположение к нему в моменты наших с ним разговоров на эти темы, лишь с ещё большим энтузиазмом преподносил мне многочисленные научные вещи, которые несомненно, по его убеждению, шли на пользу человечеству. В те моменты я делал вид, что сдавался под его напором и лишь вполуха слушал его красноречивые рассказы. Но Джон не обращал на это даже внимания. Видимо я был для него самым лучшим другом, а он не собирался во мне разочаровываться.
Шло время и наше обучение в колледже подходило к концу. Близилась последняя дипломная работа и впереди нас ждали летние каникулы. Но так как эти каникулы были у нас уже последними перед выпуском, то мы решили с Джоном, что их нужно провести достойно и незабываемо. Джон, вообще по жизни, слыл человеком очень расчётливым и размеренным и никак не хотел терять свободное время даже в процессе такого отдыха. Тогда в колледже он уговорил своего декана, чтобы тот ему дал вволю в выборе темы для заключительной дипломной работы и, договорившись с ним, взял на себя смелость выполнить первый в своей жизни научный труд. Конечно, меня никогда не интересовали пристрастия Джона к его увлечению энтомологии и я ни когда не вдавался в подробности его интересов в ней, но, как помню, даже меня тогда удивил такой его смелый шаг.
Мы заранее с Джоном обговорили план нашего летнего отдыха, составив небольшую карту маршрута той местности, в которую собирались отправиться. Далеко ехать было не нужно, поскольку за полторы сотни миль к северу по шоссе находились те самые заветные места. Мы планировали остановиться в Шайенне, а потом двинуться дальше на север, проехав ещё миль пятьдесят; именно там на границе нашего штата находились дикие места, которые и были выбраны Джоном для его научных исследований. К тому же в тех местах поблизости текла река Норт-Платт и моё желание порыбачить на ней совпало с его мыслью.
Собравшись по утру у меня перед домом и выкатив из гаража джип моего отца, мы погрузили на него наш экспедиционный багаж и попрощавшись с моими предками отправились в путь. После полудня мы Приехали в Шайенн, заправившись и подкрепившись, сразу же двинулись дальше на север. Нашим конечным маршрутом был небольшой фермерский посёлок, расположенный близ горы Пайс-Пик. В него мы прибыли уже ближе к вечеру, пробираясь к нему сквозь прерию под палящими знойными лучами полуденного солнца. Было очень утомительно двигаться по пыльной и узкой дороге, да ещё без кондиционера в салоне и мы, прикрыв все окна сидели и парились словно раки, однако не глотая горячую пыль, что стелилась за нами длинным шлейфом. Проезжая по этой дороге, я обратил внимание на красивые места, что находились по правую сторону от нас и приметив их, сказал об этом Джону.
Посёлок нас встретил полным отсутствием подходящего для съёма жилья и мы, лишь немного отдохнув после длинной дороги в местном баре, нашли себе пару подружек - молоденьких официанток, для которых была честь уделить нам немного своего монотонного времени. Других достойных кавалеров, с их слов, здесь просто не было. В том баре мы с Джоном просидели до вечера, всячески напрягая наших новых приятельниц просьбами о сносном ночлеге. Напоив нас слегка алкоголем, они пообещали, что позаботятся об этом, но лишь по утру, поскольку единственная хозяйка небольшого особняка прибудет в посёлок к тому самому времени. Нам ничего не оставалось, как провести ночь на улице. Погода стояла отличная и вечерний воздух остыл лишь незначительно; в соответствии с безумным предложением Джона провести предстоящую ночь на природе. Его мысль меня заинтересовала, подружки наши не были против, а я намекнул в свою очередь, что видел неплохое место для этого, когда мы ехали днём в посёлок. К тому же по утру мы все собирались вернуться обратно и снять на время, не без помощи наших помощниц, долгожданное жильё.
В тот вечер мы ещё немного выпили с Джоном, и захватив с собой наших новых подружек, с которыми познакомились днём в баре, поехали все вместе на наш экзотический привал, возле подножья Пайс-Пик. Хотя ничего экзотического вокруг нас не было, если не считать самой природы, и мы как закоренелые горожане просто воспринимали эти дикие места вместо экзотики. Хорошо, что днём я заранее приметил место для теперь уже намеченного ночлега, когда мы ехали с Джоном в посёлок по узкой дороге, потому что ближе к ночи эти места стали для нас почти неузнаваемы. Мы опять долго тряслись в салоне моего джипа, когда удалялись от посёлка и в свете фар мне иногда казалось, что мы едем уже не по дороге. Короче говоря, мы заблудились. Думая, что наши местные спутницы, которые хорошо ориентировались в этих краях, нам помогут, мы просто им поверили и подумали тогда, что нашли наше заветное место и расположились на ночь.
Слегка разгорячённые алкоголем и немного уставшие за день, мы с Джоном, как и подобает мужчинам, установили две палатки и развели костёр, надеясь после этого немного отдохнуть. В процессе этих приготовлений я был почти уверен в нашей ошибке, что мы остановились не в том месте и несколько раз намекал об этом Джону, но он тогда не придал этому никакого значения и я не стал ему больше надоедать. Видимо чистый предгорный воздух настолько опьянил его учёную голову, что вся исследовательская охота у него просто пропала и он переключил своё внимание на наших подружек. Собирая вокруг хворост и прочую растительность, годную для костра, я немного удалился от нашего привала и в этой тишине мне на ум тогда пришло очень странное соображение. Обычно в этих местах в тёмное время суток слышно стрекотание кузнечиков или же хотя бы звуки жизнедеятельности иных лесных обитателей. А здесь была просто тишина. Я так подумал про это, потому что сталкивался с этим и раньше, когда выезжал со своими родителями за город; эти звуки тогда для меня стали вполне привычными и вот только теперь их отсутствие резало мне слух.
Уже возвратившись к разгоравшемуся костру, я заметил, что наши подружки охотно согласились нам помочь тоже и, приготовив из наших припасов довольно лёгкий ужин часам к десяти вечера мы все собрались у огня. В загадочной ночной тишине у костра мы вчетвером сидели некоторое время, пока наконец наши спутницы не оживились и не попросили нас рассказать им о нашей городской жизни и учёбе. Джон конечно был на высоте. Из его уст лился неиссякаемый поток всяческих историй на разные темы и добавленный ко всему этому алкоголь расслабил его и наших подружек до негромкого смеха. В тот вечер я выпил значительно меньше Джона, поскольку был водителем нашей пополнившейся экспедиции и глядел на весёлую компанию не очень дружелюбно. Они, конечно, обо мне тоже не забывали и предлагали в моменты между рассказами Джона горячительный напиток. Я не отказывался, но контролировал себя до полуночи. Потом я переключился на еду.
Уже за полночь наши разговоры стали стихать и мы решили идти подремать в палатки. Но перед тем как уходить от костра Джон рассказал ещё одну ученическую байку и сквозь наш общий, но негромкий смех в этой странной тихой местности прогремели два выстрела. Мы все разом вздрогнули и посмотрели друг на друга. Хотя два резких звука, как потом мы поняли, походили скорее всего на два громких хлопка, но очень близкие и похожие на выстрелы из ружья. Некоторое время нами овладел подсознательный испуг, после которого мы враз все стихли и, глядя друг на друга, напряжённо вслушивались в неестественную тишину летней ночи. Ударивший в голову алкоголь в момент испарился. В таком состоянии мы просидели где-то около четверти часа, после чего я предложил план действий. Но его не одобрили, в момент напугавшиеся наши спутницы, и моё предложение идти на разведку по неизвестной местности и выяснить источник звука было отклонено. Ничего более не предпринимая мы только замолчали и ещё ближе прижались друг к другу. Потом, немного оттаяв от гробовой тишины, возобновили прерванный этими звуками разговор.
Через некоторое время, сквозь нашу уже негромкую речь, мы услышали треск ломавшегося кустарника и откровенную мужскую брань. Вскочив со своих мест мы пристально стали вглядываться в темноту туда, откуда всё это слышалось. Я схватил рядом лежащий топор. Но наши страхи в момент прошли, когда из темноты ночи на свет костра выплыл уже не молодой коренастый мужчина лет сорока пяти. Ничего особенного в его виде не было, кроме его немного грязной одежды и сопутствующих его дороге матерных слов. Такому визиту мы удивились, а он, очень дружелюбно настроенный после обнаружения ночного привала, охотно пристроился к нашей компании.
После этого мы в конец все расслабились и напугавшие нас недавно страхи утекли сами собой. Мужчина этот, как выяснилось из нашего с ним разговора, был здешним фермером Бенедиктом Такером, который постоянно ругался с местными властями по поводу раздела его земельных угодий. От него недавно ушла жена и он теперь кое-как сводил концы с концами. Его заглохший недалеко на дороге старый грузовичок частенько доставал своими ремонтами, чьи победоносные выстрелы в ночи мы и услышали недавно. После этого мы нетактично рассмеялись, когда мистер Бенедикт с жаром рассказал нам о своём только что случившимся несчастии, преподнеся его в довольно комедийной форме. Затем он попросил нас пристроить его на ночлег у костра, пообещав нам в замен кучу всяких местных россказней, которыми он был набит как бочонок. Такому раскладу вещей мы все обрадовались, а я даже предложил переночевать ему в салоне моего джипа.
Уже к двум часа ночи меня начал морить сон, а обещанных, как предполагал, завораживающих мой слух историй из уст накормленного мистера Бенедикта, я так и не услышал. Махнув на всё это рукой, я побрёл в палатку и повалился посередине. Ненадолго отключившись, я проснулся от тревожного сна и сквозь брезентовую стенку палатки видел блики от не гаснувшего всю ночь костра, и силуэты двух людей – Джона и мистера Бенедикта, которые сидели, глядя на пламя и о чём-то заинтересованно разговаривали между собой. Я не мог разобрать их речи, хотел им сказать, чтобы они тоже шли спать, но только высунувшись немного из палатки наружу, увидел лицо Джона в бликах пламени костра, как понял, что говорить ему об этом уже совершенно бесполезно. Не знаю, чем он мог заинтересовать местного фермера, но тот, похоже, и сам не хотел спать.
Уснул я только к утру. Наши подружки проспали всю ночь в соседней палатке, уйдя от костра чуть позже меня. А на утро мне пришлось всех будить. Джона я нашёл в салоне моего джипа, вместе с пристроившимся в багажном отсеке мистером Бенедиктом. Растолкав всю компанию в утренней холодной свежести всей этой экзотичности, я принялся собираться к поездке обратно в посёлок. Тяжеловатые на подъём Джон и наши спутницы долго приходили в себя, чувствуя кинутыми друг другом. Тогда только я бегал и всех подбадривал шутливыми и язвительными речами.
Мистер Бенедикт между делом стал клеиться ко мне с предложением отбуксировать его чёртовый грузовик в посёлок за незначительную плату и я, посмотрев на его грязный и жалкий вид по утру уступил ему в этом. Бедолаге здорово повезло, что в эту ночь он нашёл пристанище у нашего костра, поскольку по утру я даже не представлял как бы он добирался до посёлка на своём грузовике. Хотя за ночь дойти по дороге до дому, наверное, он всё-таки смог бы.
Собравшись и зацепив на буксир поломанный пикап мистера Бенедикта, вся наша компания часам к девяти утра отправилась обратно в посёлок. Мы опять тряслись в салоне моего джипа, но утренняя свежесть ещё не нагретой палящим солнцем прерии компенсировала наши с Джоном предыдущие на кануне неудобства.
Как и было обещано нашими подружками, они устроили нам жильё по прибытии в посёлок, договорившись об этом с приехавшей только что хозяйкой небольшого особняка. Ждать нам долго не пришлось и когда милые мордашки наших спутниц появились в распахнутом окне второго этажа, мы с Джоном поняли, что пришёл конец нашим жилищным проблемам. Заплатив на месяц вперёд за такую услугу хозяйке особняка, мы устроились на втором этаже этого деревянного строения, окна которого позволяли любоваться прекрасным видом горы Пайс-Пик. Но после всего этого время для меня не потекло своим привычным чередом. Сразу же, расположившись в просторной комнате, Джон стал каким-то озабоченным; я заметил, что в его научной голове зрел какой-то план. И только к вечеру за столом, когда мы ужинали на первом этаже, он мне поведал о нём, оставшись со мной наедине.
Его план был крайне дерзок и мне сразу же не понравился. Я тогда подумал, что Джон просто сошёл с ума. От него я узнал, сидя за столом, о чём именно вчера ночью они так таинственно беседовали у костра с этим мистером Бенедиктом. Оказалось, что старый фермер действительно поведал той ночью Джону одну интересную историю про эти места, отчего и вызвал небывалый интерес у последнего. Эту историю вкратце услышал и я. А началась она с 1852 года, когда войска генерала Кастора подло напали на временное поселение индейцев, которые следовали в новую резервацию в Палмер-Крик. В том племени не оказалось воинов-псов, поскольку они ушли в более глухие места и не могли защитить своих стариков, женщин и детей. Именно такой контингент племени и расположился тогда на ночлег в том месте, где поблизости мы всей компанией остановились прошлой ночью. И вот, под самое утро гвардия генерала Кастора самым гнусным образом напала на это временное поселение, что остановилось там на ночную стоянку. Индейцы все были полностью истреблены. Уже за тем, когда про эту трагедию узнали воины-псы, они ничего не смогли с этим поделать, и отчаявшись, призвали к себе своего индейского шамана и тот проклял бледнолицых в том месте, запечатав страшные чары для тех, кто осмелиться вступить на ту территорию. Шло время и угроза индейского шамана действительно имело своё место в истории. Весной 1874 года здесь неподалёку расположилось небольшое поселение старателей, которые, словно черви стали бурить золотоносную жилу возле проклятого места, у подножья горы Пайс-Пик. Через несколько недель, после обоснования копошащимися старателями небольшой местности у лесного ручья их нашли всех мёртвыми с странными симптомами, вызвавших их смерть.
На этом месте Джон немного замолк и его речь перешла почти в шёпот. Далее он поведал о том, что тела тех несчастных старателей, которых затем доставили в Шайенн и далее в Денвер просто распались по дороге так и не достигнув репарационного стола. А потом началась странная эпидемия в этих местах, очень похожая на чуму, после чего пал и весь скот на расположенных вблизи пастбищах. Некоторые трупы выглядели просто устрашающе на вид – они разваливались на части и все были изъедены изнутри. Врачи тогда ничего не смогли предпринять и на всей этой территории был введён карантин, а того, кто на ней появлялся – просто расстреливали солдаты. Только к началу следующей зимы всё постепенно улеглось и люди начали потихоньку возвращаться в брошенные места.
Я заворожено посмотрел на Джона, когда он окончил свой рассказ. Я видел как его глаза заблестели. Джон напал на золотоносную жилу, да ещё и отхватил в добавок целое научное исследование. Это было для него просто мечтой. Ни о какой рыбалке на Норт-Платт не могло быть и речи. Я немного помрачнел, когда подумал, что нам предстоит впереди. Джон совсем сбрендил – он собирался копаться во всё этом. Хотя с другой стороны найти золотишко для меня тоже было неплохой идеей. На том мы и порешили, что если что-то и раскопаем, то поделим это пополам, а если ничего не найдём, то отправимся дальше по намеченному нами ранее маршруту на Норт-Платт.
К раннему утру следующего дня мы были уже наготове. Наша хозяйка даже удивилась этому. Приехав на место того недавнего ночлега, мы кое-как нашли его только по выжженной земле от костра. Спустившись немного в редкий лес – небольшую низину перед подножьем самой горы, мы обнаружили там то самое место, о котором поведал Джону накануне ночью мистер Бенедикт. Это была довольно большая поляна, возвышавшаяся на небольшом плоскогорье, поросшая со всех сторон лесом, внизу которого, по обе стороны, тёк ручей, бравший своё начало, вероятно, с вершины горы. Русло его было пересохшим и только носило следы некогда тёкшего здесь бурного и мощного водяного потока.
Джон сразу же принялся за работу, давая мне постоянные указания. Моя лопата зазвенели о каменистую нетронутую землю. Мы так ничего и не нашли. Утомившись к обеду и немного перекусив, мы продолжили наши поиски – Джон изучал небольшой холм рядом, а я старался сделать вид, что исследую дно ручья. Всё это мне стало надоедать. У Джона были захвачены с собой некоторые исследовательские инструменты, а у меня была только одна лопата и я совсем не знал как в прошлом веке примитивными способами старатели могли найти золото в этом месте. Тогда я просто развёл костёр и принялся уплетать остатки еды, когда вдруг услышал восторженный возглас Джона. Он, как выяснилось, вовсе и не искал того, что соответствовало его профилю энтомолога, а у меня за спиной, скрывшись за небольшим холмом просто как крот раскопал его автомобильной лопатой. Когда я подбежал на его возглас, то ужаснулся представившемуся моему взору зрелищу, а Джон вместо отвращения потирал руки, восторженно говоря, что он наткнулся на индейское захоронение. От увиденной мной там картины шёл, мягко сказать, зловонный запах; на меня смотрел череп и несколько рёбер некогда принадлежавших человеку.
Делать было нечего и я опять уступил Джону, заинтересовавшись всем этим безобразием. Мы выполнили достаточно мерзкую экзекуцию по раскопке нескольких тел, в процессе которой я неоднократно язвил Джону о его новой научной принадлежности. Но он меня не слушал, только принялся более углублённо изучать остатки эксгумированных нами тел. К четырём часам дня возле того холма лежало уже около десятка человеческих скелетов, аккуратно разложенных вокруг их братской могилы. Да, этот холм, скорее всего, являлся кладбищем для тех несчастных индейцев, которых подло убили той страшной и далёкой ночью перед самым рассветом солдаты генерала Кастора. При раскопке я заметил, что верх холма был покрыт толстым слоем дёрна под которым находился не менее толстый слой красной глины, какой было здесь, вероятно, в изобилии. Джон всё это время копался в старых костях, иногда взбираясь на холм продолжал рыться в нём дальше и всё глубже. Когда уже начало темнеть, я решительно намекнул ему, что не собираюсь ночевать в этом нечестивом месте и почти за шиворот тогда оттащил его к машине. Джон покорился мне, в нём проснулось благоразумие, но тут же заявил о том, что непременно сюда вернётся даже если ему придётся топать пешком. Уже возвращаясь под вечер в посёлок, я видел его довольную физиономию и небольшой специальный герметичный термос, который он закинул мне в багажник джипа с взятыми с могильной почвы образцами, да пару завёрнутых в брезент индейских костей.
Никакого золота мы так и не нашли. Моему разочарованию не было предела. Никакого толка от раскопанной могилы не было тем более и она в вечерних сумерках, когда мы поднялись с этого плоскогорья, выглядела довольно зловеще; словно два некрофила мы повеселились в ней, разбросав вокруг неё чернеющие куски земли.
В посёлок вернулись мы только вечером, уставшие, грязные и голодные, мы сразу же приняли душ и переодевшись в чистое, занялись каждый своим делом. Я косился на Джона весь оставшийся вечер, читая у себя на кровати комиксы, а он, как и подобает учёному копался с тем, что только что привёз с собой с индейского кладбища. Уже ближе к ночи я скомандовал ему, чтобы он прекратил эту возню со своими приборами, которые в большом количестве появились на нашем столе перед окном. Джон пообещал вести себя тихо и уткнувшись в дорогой микроскоп, только скрипел по стеклянной подставке острым скальпелем. Ругаться дальше с моим другом я не хотел и отвернувшись к стенке вскоре заснул.
Сквозь сон я слышал, как около трёх утра Джон куда то вышел; я повернулся к столу и увидел в большом беспорядке предметы на его столе. Однако стол был чист, ничего из того, что он притащил с наших раскопок я на столе не обнаружил. Здорово этому обрадовавшись, я продолжил свой сон, но не надолго. Проснулся я вновь от того, что кто-то сильно тряс меня за плечо. Это был Джон. Его лицо было сильно взволновано. Ничего не понимая, я сквозь сон начал ворчать на его действия, но он быстро сумел растолкать меня, яростно жестикулируя у меня перед глазами, пытаясь мне что-то рассказать.
Дальше пошло всё по быстро написанному сценарию Джона. Мы быстренько выбежали на улицу; я едва успел одеться, прыгнули в джип и понеслись через посёлок к ферме мистера Бенедикта. Расстояние до его дома было небольшим, поскольку Джон уже договорился с фермером до меня несколько часов назад и тот уже ждал нашего приезда у себя в гараже. Там мы закинули в багажник джипа четыре канистры с бензином, лопаты, вёдра и грабли и со всем этим хозяйством помчались сквозь ночь к тому чёртовому месту у подножья горы Пайс-Пик. Джон скупил весь бензин у бедолаги Бенедикта, заплатив ему за это почти в двое большую сумму, но самого фермера, похоже, тащить ночью через прерию было не нужно, судя по его разгорячённому лицу и куче бранных слов в наш адрес. Казалось, что мистер Бенедикт сам был готов вот-вот выпрыгнуть из кабины автомобиля и скакать как мустанг, показывая нам туда дорогу. Я так ничего и не смог тогда зачем мы это делали.
Менее, чем за полчаса, мы добрались до нашего злополучного места. Тут только мистер Бенедикт успокоился и принялся за намеченное дело. Мы снова спустились все дружно, с привезённой нами поклажей, в ту низину и перебрались через ручей на небольшое плоскогорье, где днём раскопали это чёртовое индейское кладбище. Джон и мистер Бенедикт дружно начали руководить моими действиями, совершенно игнорируя мои настойчивые вопросы по поводу всего происходящего. Схватил лопаты, мы поспешно стали закидывать назад кости, землю и глину обратно в эту зияющую чернотой братскую могилу, пока наконец не закончили эту важную для всех работу. Потом, по периметру разлили, пару канистр бензина, тщательно разбрызгивая его, накидали на холм тряпок и ветоши, захваченных в гараже мистера Бенедикта и в добавок ко всему этому нарубили несколько старых деревьев, покидав их в эпицентр предстоящего пожарища. Потом всё это мы зажгли. Вспыхнул огонь, пламя которого резко устремилось в высь на несколько десятков ярдов, обдало нас жаром и мы как заворожённые стояли и смотрели на этот фейерверк несколько часов подряд, пока, наконец, пламя не стало утихать. Потом припав к протекающему с обоих сторон ручью яростно бегали и выливали из него воду вёдрами на сотворённое только что пепелище. Залив таким образом весь огонь, мы все втроём граблями затёрли следы нашего преступления, а затем вылили опять на горячую землю оставшийся в двух канистрах бензин и подожгли его снова. Это было крайне опасное мероприятие, поскольку с канистрой в руке бегать по ещё неостывшим головёшкам меня совсем не забавляло.
Уже расцвело когда мы, чуть не падая от усталости ночной непредвиденной работы, уже карабкались по склону лесной низины через ручей подальше от этого индейского плоскогорья. Перед посадкой в джип Джон всех проинструктировал для дальнейших действий, которые он считал просто необходимо выполнить, чтобы сохранить самим себе жизнь. Я не знал, что это дело зашло так далеко и вытирая тщательно лицо, руки и шею оставшимся бензином смотрел недоумённо на своих сумасшедших спутников, которые проделывали тоже самое.
А всё оказалось гораздо страшнее, чем я тогда предполагал. На обратной дороге Джон поведал нам обо всём. Мистер же Бенедикт сам уже знал половину из всего рассказа Джона, лишь иногда одобрительно поддакивая ему и больше не ругался в наш адрес. Раскопав старое и проклятое индейское кладбище мы распечатали вновь то самое страшное проклятие индейского шамана, которое он наслал более ста лет назад. Джон совсем не хотел соглашаться с тем фактом, что оно имело лишь сверхъестественную основу, и взяв пробы грунта того места, а также несколько индейских костей из братской могилы, он вполне научно доказал это сам себе и нам. Это проклятие имело природно-биологическое объяснение и он как будущий энтомолог прекрасно в этом разобрался. Мы не могли тогда заразиться или стать потенциальными жертвами этой напасти, поскольку Джон всё успел рассчитать и предусмотреть.
Пробы того грунта, захороненные с недавно умершими индейцами тогда по прибытии шамана были им действительно отравлены, точнее заражены неким микроорганизмом, который затем попав в благоприятную среду начал разрастаться и плодиться, вырастая из первоначальных размеров до настоящего уровня мерзких всепожирающих тварей. Тела мёртвых индейцев даже ещё не остывшие от недавно покинутой их жизни и стали той самой благоприятной средой обитания для этих неизвестных науке существ, которые стали просто плодиться и пожирать их живую плоть, не брезгую даже её костями. Эти твари были не такими уж и большими – чуть меньше обыкновенного домашнего клопа – тёмно коричневого цвета. Они были обыкновенными насекомыми, только среда их обитания относилась, по большей части, к внутренностям живого тела. Это как раз и была специфика будущих интересов Джона, только немного отклонялась в сторону. Затем, когда эти твари адаптировались к своей новой среде обитания, они вместе с трупами мёртвых индейцев были засыпаны слоем глины, который затем был преобразован руками помощников шамана, вероятно, воинами-псами, из близ протекающего ручья в некую герметичную сферу-саркофаг. Доступ воздуха к трупам прекратился и процесс гниения тканей резко затормозился, сохраняя таким образом как в инкубаторе начавшиеся плодиться микроорганизмы. Они без достаточного количества кислорода впали в некую форму спячки и прожили в таком состоянии больше сотни лет. Вот почему, когда мы раскопали индейскую могилу, то я почувствовал резкий трупный запах – тела не разложились естественным путём, а просто истлели за сотню лет под таким колпаком. Но через несколько лет те старатели, не знавшие этих вещей, что пришли в эти места и стали бурить эту почву как раз и наткнулись на подобное жуткое кладбище, вероятно, раскопав его. Твари в момент пробудились и принялись за активную жизнедеятельность. Вот в таком состоянии и были обнаружены тела несчастных золотоискателей, которые нашли вместо золота лишь свою смерть. Они были просто съедены изнутри, а их тела не могли доставить для исследования лишь потому, что в них отсутствовали даже кости. Короче говоря, от тел осталась всего лишь одна оболочка да одежда, которая была на них одета.
Первоначальный микроорганизм, из которого затем вырастали эти насекомые, имел необъяснимую первозданную природу и Джону, в отсутствии необходимых на то средств, абсолютно не удалось выяснить её. Но скорее всего, он блестяще догадался, что сам по себе микроорганизм не страшен, лишь до того как он начинал свою активную жизнедеятельность. Попадая на тело, живое или не живое, в виде спор приблизительно через сутки, он начинал его отравлять, поражая его через кожный покров и в виде язв – ослабленных зон, легко затем доступных для проникновения микроорганизма внутрь самого тела. И там он по немыслимым законам приносил чудовищное потомство в виде, вырастающих прямо в живых тканях конечного продукта – мерзких всепожирающих тварях. Насекомые затем жили своей независимой жизнью, питаясь своим домом, но несли в себе и своего родителя, давшего им жизнь. Таким образом они размножались. Уничтожив, на сколько возможно всё вокруг себя, насекомые покидали оставшуюся оболочку и устремлялись на свободу. Они также легко могли проникнуть в тело человека и обыкновенным путём – просто напасть на него спящего или бодрствующего через дыхательные пути и сквозь кожу, имея в своём арсенале сильнейший пищеварительный фермент-катализатор.
Только позже я узнал из записей исследований самого Джона, сделанных им уже в Денвере, что кроме этого твари обладали ещё некоторой особенностью. В процессе их жизнедеятельности в них вырабатывался некий химический состав, который повсюду выбрасывался вокруг них, но в виде иных спор, когда они двигались, питались или перемещались. Такой вид выделения не носил характер дальнейшего размножения и вызывал лишь страшную язвенную болезнь на теле, проникая в кровь. Именно по этой причине даже скот и другие люди, которые находились за несколько миль от этого ужасного места могли быть поражены загадочной болезнью этих тварей, споры которых прекрасно перемещались по ветру. И болезнь эта имела симптомы схожие с чумой – те же кровавые незаживающие язвы, но которые приводили лишь к смерти человека и скот.
Однако твари, как выяснил затем Джон, совсем не умели плавать, они тонули, заражая вокруг себя воду; концентрация их яда в воде была значительно меньшей и быстро поглощалась самой природой. Насекомые также не могли жить в одном растительном мире – в нём им было совершенно нечем питаться, поэтому они быстро гибли. Период их инкубации, как выяснил этой ночью Джон, составлял не более сорока восьми часов – это было легко вычислить, так как уже на столе в усадьбе под микроскопом Джона микроорганизм начал проявлять незначительные симптомы жизнедеятельности. Джон вовремя от него избавился, спалив в пламени спиртовки.
А избавиться от всей этой заразы, если она попадала на тело, можно было лишь обмыв себя чистой водой, хотя это тоже не гарантировало того, что она не проникнет в тело через дыхательные пути. Но мы остались живы и сидели в доме даже не выходя на улицу. Мы боялись, что смерть бродила уже возле нас. Джон тогда добавил ко всему ранее сказанному, что эти гнусные твари не способны прожить без необходимой им пищи более суток; без неё они просто гибли и не представляли особой опасности, однако они являлись гермафродитами и предчувствую свою смерть производили потомство в виде первородных спор, из имеющихся внутренних запасов, поэтому их популяция иногда увеличивалась в неограниченном количестве, если споры удачно попадали на благоприятную среду для размножения.
Выждав пару дней напряжённого затишья мы быстро покинули гостеприимную усадьбу и посёлок, направляясь дальше на север по старому маршруту. Джон и я были подавлены после всех этих происшествий, даже спустя несколько дней никакая рыбалка на реке Норт-Платт не смогла приподнять нашего с ним настроения. Хотя Джон пытался следовать своему собственному плану и занялся выбранным своим научным проектом. На берегу реки мы провели около трёх дней, купаясь по несколько раз в вечернее время на мелководье. Дни и ночи стояли довольно жаркими и прохлада речной воды нас значительно успокаивала. Потом мы вернулись несколько иным путём обратно в Денвер, так и не навестив нашего нового знакомого мистера Бенедикта Такера. Уже затем из одной местной газеты мы узнали о страшной трагедии в тех местах, где были недавно. Газета объясняла это явление просто как странные смерти нескольких отдыхающих туристов, которых нашли мёртвыми на их стоянке, поражённых каким-то неизвестным вирусом, спустя несколько дней после их ухода в лес, выше по течению реки Норт-Платт. В том месте нашли также и много дохлой рыбы. Именно там, как мне сейчас вспоминается, лесной ручей с Пайс-Пик впадал в одну из притоков этой реки. Вероятно, что часть заразы, раскопанной нами, всё же просочилась в воду и распространив свой яд, дала о себе знать, но не дальше, чем сама река набирает силу.
Самого же Бенедикта Такера нашли у себя дома в более жутком состоянии, чем тех несчастных туристов, спустя четыре дня после его смерти. От его тела совсем ничего не осталось и местные власти интерпретировали подобное его состояние не иначе как нашествие термитов на запах уже разлагающегося трупа. Это звучало вполне убедительно – старый Такер умер от сердечной недостаточности. А нет тела – нет и заключения о его смерти. Последствий того, что принесённая эпидемия мистером Бенедиктом в тот посёлок распространилась бы и далее не было, поскольку в тот день в тех местах шёл сильный и продолжительный сезонный дождь, который и не дал разбежаться по округе тем тварям, поразив своим вирусом лишь скот бедного фермера.
В Денвере Джон закончил свой выбранный научный труд, едва не завалив последнюю дипломную работу. Я тогда заметил, что у него почти не было свободного времени. Он был всегда чем то занят и мы стали редко видеться. Потом я узнал о том, что он в тайне от меня договорился с одной учебной лабораторией, в которой просиживал целые дня, невесть чем в ней занимаясь. Меня он туда не приглашал. Только когда я узнал от его родителей, что он тяжело заболел, то догадался в чём была причина его страшной болезни, но никому об этом ничего не сказал. Никто бы ему всё равно тогда уже не смог помочь. Джона в тот день быстро перевезли в специальную инфекционную клинику в Феникс, после чего доступ к нему даже его родителям был полностью закрыт. Живым больше я его так и не видел. Не приходя в сознание Джон умер той же ночью, не дожив несколько часов до рассвета. Специалисты клиники, чтобы не вызывать подозрений общественности, скрыв тайну болезни от его родителей, сразу же после смерти кремировали его тело, убедительно настаивая на том, что это была необычная форма опасного вирусного заражения. Всё покрылось тайной высокопоставленных чиновников, берущей своё начало на небольшом плоскогорье, возле ручья, у горы Пайс-Пик.
Джон, несмотря на все пережитые нами события, в те дни всё же умудрился утащить пробы с могильной почвы в герметичном термосе и благополучно привёз их в Денвер. И в этой маленькой учебной лаборатории он стал изучать далее неизвестный науке космический микроорганизм. Какая жажда к знанием его подтолкнула к этому дерзкому подвигу я не знаю. Знаю лишь, что он немного продвинулся в своих исследованиях и назвал эту заразу по латыни, в честь покойного мистера Такера открывшего её Джону той ночью у костра. И эта зараза была названа им как Бенедикус Апполлион – погубитель Бенедикта. Все следы в снятой молодым исследователем лаборатории были уничтожены им самим, вероятно в предчувствии поразившей его болезни.
Конечно надо отдать должное моему другу в том, что наука стала чуть ли не благородной целью его жизни, но так ни к чему и не привела. В записях Джона, которые я потом обнаружил в его лаборатории, сумел прочесть лишь немногое из того, что, вероятно, узнал он сам. Джон только не смог объяснить каким образом эти твари очутились у нас на земле, попав в те места в виде примитивных клеточных организмов, принесённых индейским шаманом невесть откуда. Джон также не смог понять весь тот сложнейший механизм биологических преобразований, глубокого многолетнего сна и состава страшного яда тех тварей, отнеся в отчаянии их происхождение к внеземному. Сам Джон всё таки не уберёг себя и заразившись от их жизнедеятельности – выкинутыми спорами – сам очутился в длинном списке бледнолицых жертв.
Я пришёл на его похороны. Там собралась вся его семья, я же стоял немного в стороне, вспоминая последние проведённые с Джоном дни. Когда священник дочитал молитву и гроб с телом моего друга опустили в землю, я мысленно попрощался с ним, подумав про себя как- то глупо: хорошо, что тело всё таки кремировали, а не положили в гроб в его естественном виде на другом кладбище, поскольку как знать… может Джон являлся бы именно тем маленьким временным инкубатором, в мёртвом теле которого стали бы кормиться и расти те ужасные космические твари, занесённые на нашу планету много веков назад неизвестно кем и обнаруженные в своём первозданном виде индейским шаманом. И в один прекрасный день они бы вырвались наружу, сквозь щели крышки этого гроба и неплотно насыпанной сверху кучу земли, попадая на всё живое, заражая спорами, пожирая изнутри первых же попавшихся им людей на своём пути и распространяя вокруг себя ужасную болезнь, от которой пока ещё не найдено лекарство. Это бы превратилось в считанные дни в масштабную эпидемию, в то самое проклятие, которое было запечатано на погибель белому человеку и его потомкам мстительным индейским шаманом, в назидании того позора, что произошёл более ста лет назад возле подножья горы Пайс-Пик в штате Колорадо. Единственным свидетелем всей этой ужасной истории был я, зная о ней больше других, я постараюсь, чтобы её космические нити никогда не попали в руки алчных людей, желающих погубить себе подобных. Ведь никто не может гарантировать того, что нашу с Джоном ошибку не повторят другие. И я заметил также и то, что у лесного ручья, на том проклятом плоскогорье были и другие холмы, менее заметные в своих размерах, а может быть и скрытые до поры, до времени, чтобы в назначенный час, когда снег начнёт таять и бурными потоками потечёт с вершины горы, раскрыться своими губительными внутренностями и уничтожить всё живое вокруг себя. Теперь я знаю всё это, знаю то, что это великое зло, названное моим ныне покойным другом Джоном Стенбиком, именуется как Бенедикус Апполлион.
Aliene de Gyrate Rebellious, 6 марта, 2000 г. [email protected]